Паэлья — это мандала, которую составляют так же кропотливо, как и ее тибетскую сестру из цветных песчинок, только потом не рассыпают, а съедают. Чтобы ее приготовить, нужны следующие продукты: рис, шафран, соль, кинза, укроп, лук, чеснок, зеленый горошек, помидоры, сладкий перец, молотый черный перец, маслины, вареные яйца; филе трески, кальмар, мидии, креветки, оливковое масло.
Приготовление паэльи сродни сотворению мира. Огромные сковороды напоминают карты полушарий. Соки медленно пропитывают рис, запахи специй сливаются в острый букет, ароматный пар устремляется ввысь вместе с терпким дымом от углей.
Паэлью можно запивать белым вином, а можно пивом. За едой испанцы горланят не переставая; рядом со столиком, отчаянно ударяя по струнам гитары, хрипло выкрикивает слова песни приблудный менестрель. Шумит море. От ветра качаются пальмы. На песке белеют ракушки-веера, за темно-синим горизонтом — бедуины в тюрбанах, верблюды и пустыни, потом бесконечные джунгли, небо в незнакомых звездах — и пустынный, холодный мыс, будто созданный для того, чтобы сидеть на нем и ждать конца времен.
* * *
— Эй, парень…
На ходу оборачиваюсь. Два смуглых лица выступают из зелени, будто сказочные плоды, а губы едва слышно, но настойчиво выговаривают:
— Шо-ко-лад…
Впервые мне предлагают шоколад из кустов, причем шепотом. Особого удивления у меня это не вызывает: трудно понять, где тут кончается реальность и начинается не то сон наяву, не то какое-то иное измерение. Я шагаю с гитарой под мышкой по аккуратной дорожке мадридского парка Ретиро, в котором собраны самые экзотические растения Испании. Под каждым из них табличка с надписью. Это полезно: местные жители не сильны в ботанике и, на какое дерево ни укажешь, будь то липа или вяз, говорят, что это «чопо». Чопо — разновидность тополя.
— Как называется это дерево?
— Чопо.
— А это?
— Тоже чопо.
А вот это точно не чопо, что бы мне ни говорили. Это пальма. Пальмы я рисую с детства — сначала рисовал в школьных тетрадях, потом украшал ими студенческие конспекты. Пальмы на моих рисунках растут на берегу моря. Их всегда две, одна чуть повыше другой — получается чуть изогнутая латинская буква V. Берег закругляется и образует бухту. На ее дальнем берегу я изображаю две горы, а в небе пару чаек. Выходит что-то типа экслибриса. Или даже росписи.
А вон те белые бутоны распространяют вокруг тонкий лимонный запах. Это магнолия. Все остальное — чопо.
Хотя... есть еще одно дерево. Оно растет в Валенсии, в старом русле реки. Наверное, между нами образовалась какая-то тайная связь: оно все время у меня перед глазами. Вернее, перед носом: у него мелкие цветы, которые пахнут так, что глаз не открыть…
Протяжный звук волынки отвлекает меня от созерцания табличек. На центральной аллее парка — парад артистов: клоуны на ходулях и просто так, мимы, акробаты, скрипачи, гитаристы, целые рок-группы и джаз-банды. По выходным место среди них занимаю и я... Бросаю на землю чехол, незаметно кладу на него пару монет для приманки, настраиваю гитару и, стараясь не краснеть, начинаю:
Bésame, bésame mucho…
Мимо течет нарядная толпа. Мои монетки ослепительно сверкают в беспощадных лучах испанского солнца... Табло на Гран-виа показывает плюс сорок три...
* * *
Как должен выглядеть немецкий пограничник, всем известно. А этот был маленького роста, в круглых очках и с черными усищами, которые метелками топорщились кверху, — типичный персонаж мультфильма «Yellow Submarine». К тому же он так хохотал, глядя на мою фотографию в паспорте, что забыл поставить штамп о въезде. На фотографии я ему мало в чем уступал: обритый наголо, с душманской бородой и сурово сдвинутыми бровями.
По документам теперь вышло, что на польско-германской границе я вознесся в небо, чтобы приземлиться через две недели во Франции.
На самом деле поезд нудно пополз дальше. Когда становилось совсем тоскливо, я откладывал книгу и бродил вдоль пустых купе. На память приходил Ленин в пломбированном вагоне. Хотелось есть.
...До Берлина оставалась ночь, когда у меня в купе появился сосед — аккуратный молодой человек, по его словам, из местных русских — и своими расспросами скрасил остаток пути. Я отвечал ему так, чтобы, с одной стороны, вызвать у него уважение и уверенность в моей благонадежности, а с другой — произвести впечатление человека, простодушного в той мере, в какой это мог бы заметить лишь он. Жизнь учит, что ни говори…
Куда еду? Да вот, в Мадрид, переводчиком на выставку. Изделия народных промыслов выставляем. Что за организация? Да не организация это, а небольшая такая фирма. Я уже ездил с ними два раза. Да что там заработаешь! Дай бог ноги унести… По образованию филолог. Испанский, немного английский. Французский забыл уже совсем, а ведь говорил худо-бедно — и Мопассана читал в подлиннике... Нет, сам бизнесом не занимался, не мое это: я же учитель... был учителем… А семью кормить надо. Какая книга? Эта? «Жизнь Рамакришны». Возьмите полистайте. Да нет, скорее философия. Учит претерпевать лишения. Всегда с собой беру.
По прибытии в Берлин мой спутник объяснил, как доехать до Гамбурга, и пошел куда-то звонить. Я сел на нечто среднее между метро и трамваем, прокатился зайцем мимо Рейхстага, пересел на электричку и с двумя пфеннигами в кармане добрался до вольного города.
С перрона в нос ударил запах свежих булочек. Седой амбал перебирал струны электробанджо, в нарядной толпе двигались пятидесятилетние хиппи с предлинными розовыми волосами, юные панки в шипах, кольцах и серьгах... Любуясь на это диво, я глазами и ушами искал своих коллег. Воздух заполняло сытое, благостно-конформистское кудахтанье. И вот из этого кудахтанья, как зубастая морда из конуры, высунулся родной мат, который я позволю себе опустить.
— Дятлы поганые! Ну неужели не могли пройти мимо таможни!
— Ты же сам документы на груз у себя оставил! А мы только вышли из вагона — они нас цап! Кто такие, откуда?
— Ну, вы что, вообще не могли придумать, что сказать?! Илюха, ты вообще главный дятел! Сколько ездишь — и не знаешь, как говорить с таможней!!!
— А о чем говорить, если документов нет? Это же немцы. Они сразу: ага, контрабанда — и отправили обратно на границу. А там сумки отняли и заперли. Будут теперь решать…
— Ну и какого хрена вы сюда приехали — торчали бы там!
— А где нам ночевать? Сегодня пятница, а разбираться они будут только в понедельник!
— У-у, дятлы!!!
Под сводами вокзала отрывисто прозвучало какое-то объявление. Шеф огляделся по сторонам и заметил меня:
— А-а, еще один явился…
Изящный изгиб стульев привокзального кафе вызывал в памяти декорации к «Щелкунчику». Мы выбрали столик в углу. Шеф, усевшись напротив меня, принялся сосредоточенно вытягивать из-за пазухи кошелек на веревочке. По правую руку от него крутил в пальцах беломорину Шура Дементьев, бывший геолог. По левую, пытаясь скрыть обиду, перебирал содержимое рундука Илья. Наконец достал банку газировки и рванул кольцо на крышке. Банка издала шипение.
С виду Илья — типичный эсэсовец: пшеничные волосы и благородно-лошадиное лицо, гимнастерка хаки с закатанными по локоть рукавами и антикварный кожаный рундук. Однако взгляд при этом мечтательный, а воли своей и вовсе нет. В общем, скорее не эсэсовец, а из тех пленных, что после войны рыли канавы и строили дома. А шеф — будто его конвоир и полновластный хозяин, безжалостно и сладострастно подавляющий всякое подобие бунта.
— Илюха, ты захватил кресты?
— А как бы я их провез?
— На себе — как же еще?!
— Ну какие кресты, шеф, я же христианин, как это можно, вот так, на себе — старинные кресты!
— Дятел ты, а не христианин! Нас же просили продать! Солидные люди, между прочим. Ты прикинь, сколько бабок мы потеряли из-за твоего христианства! Не-ет, блин, выгоню раздолбаев — в последний раз это все! Ну, всё, что ли? Допили? Пошли в машину — едем грузиться.
Машина — это синий микроавтобус. В нем всего три места: одно водительское и еще два, рядом с ним. Остальное пространство занимают картонные коробки с матрешками, балалайками, пасхальными яйцами и незатейливыми хрустальными вазами. На коробках можно лежать сверху, а можно поставить их так, что образуется ниша, в которую можно забраться и в ней сидеть.
Я занял привычное место — рядом с шефом с картой на коленях. Илья устроился у окошка. Среди коробок расположился Шура Дементьев. Шура — специалист по камням. В отличие от Ильи взгляд у него совершенно звероподобный. Этим взглядом он давит обернувшегося к нему шефа, пока голос у того не становится высоким и тонким. Буркнув что-то напоследок, шеф с угрюмым видом начинает прогревать мотор…
* * *
До Гамбурга мы добирались разными путями. Шеф с машиной плыл до Киля на пароме. Илья с Шурой Дементьевым ради экономии ехали поездом. По прибытии в Киль шеф должен был заплатить пошлину на ввоз выставочного груза, в то время как Илье и Шуре было предписано любой ценой избежать встречи с таможней. По времени шеф успевал доехать на машине до Берлина, чтобы с документами в руках подстраховать коллег в случае неудачи.
Берлинские таможенники оказались не дураки, и проскочить мимо них с четырьмя огромными сумками не удалось. В то время как Илью с Шурой в наручниках волокли в полицейский участок, шеф в отчаянии метался по палубе застрявшей во льдах Финского залива «Анны Карениной».
Я приехал в Гамбург последним, поскольку на этот раз долго колебался: такого тяжелого предчувствия у меня в жизни никогда не было.
Три дня мы проторчали на автостоянке во Франкфурте-на-Одере, медитируя на дубе, к которому припарковались. По бокам нас прикрывали от лишних глаз помойные баки, сзади стена дома, спереди дуб. Под сенью таких дубов готские племена вызывали духов и выбирали своих вождей. У нас вождь уже был. Он молча сидел за рулем и мрачно пилил взглядом морщинистую кору перед собой. Духов же вызывать не было смысла: в Германии что полиция, что таможня: если бумаги нет, ничто не поможет.
Ночью стекла густо покрывал иней, отчего мерзли упиравшиеся в них пятки. После долгих переговоров груз удалось выручить, уплатив пошлину. Чего шеф не любил, так это платить.
* * *
За два года до описанных событий мне позвонила знакомая из бюро переводов и сообщила, что к ней обратилась «фирма, представляющая изделия народных промыслов на международных выставках». Фирме требовался переводчик для поездки в Испанию. Я пришел на встречу. Офис располагался на верхнем этаже Дома культуры им. Карла Маркса — коридор, неприметная дверь. За дверью комната, похожая на склад. С потолка на длинном проводе свисает лампочка. Вдоль стен громоздятся коробки. У окна за столом сидит директор — на вид лет тридцать, кончики ушей оттопырены, как у черта, глаза серо-стальные, глядит будто гипнотизер, слова подбирает неторопливо. Мне даже показалось, что за все время разговора он ни разу не моргнул. Интриговать он умел. Согласно договоренности, фирма за свой счет оформляла мне визу и покупала билет на пароход «Анна Каренина», куда мы грузились вместе с микроавтобусом. Товар — изделия народных промыслов… Из Киля мы должны были отправиться в Гамбург, догрузиться там и через всю Европу отправиться в Сарагосу.
Я прикинул: от Сарагосы рукой подать до Мадрида, а уж оттуда полчаса езды до… В этот момент будущий шеф заговорил об оплате. Вместо твердой ставки мне полагался процент от продажи. Да какая к дьяволу разница!
...Сара Бернар удавилась бы в уборной от зависти. Шеф обладал абсолютным даром перевоплощения. Нервно описывая круги возле открытых коробок, он заламывал руки, воздевал остекленевший взор к потолку, прерывающимся тенорком молил таможенников о прощении, затем вдруг потрясенно застывал на месте и, гневно подняв кверху палец, сообщал, что контрабанду подложил бухгалтер, — а потом вновь пускался в шаманский танец вокруг коробок. Каждый раз, когда его орбита проходила мимо меня, я слышал:
— Говорил же, чтобы вниз запихали, — так нет же… все наоборот… дятлы!!!
Я стоял неподвижно c чемоданом в руке и сухо наблюдал за ужимками шефа.
Камлание подействовало. Задерживать машину таможенники не стали, но заявили, что кто-то из нас двоих должен остаться и написать объяснение.
Шеф в последний раз молитвенно сложил ладони:
— Останьтесь… Я умоляю вас…
Накрылась моя Испания медным тазом!
Удалявшаяся фигура шефа в длинном пальто напоминала привидение из мультфильма. Никогда я не видел, чтобы у человека так отвратительно сверкали пятки.
«Я, такой-то, был приглашен фирмой имярек в качестве переводчика для поездки на международную выставку в г. Сарагоса (Испания). Сегодня утром я явился в офис фирмы с целью оказания помощи в погрузке выставочных экспонатов в микроавтобус. В офисе царил беспорядок, и было трудно понять, какой груз предназначен к отправке, а какой — для внутренней продажи. Возможно, что коробку, где находились предметы из металла, похожего на серебро, и материала, похожего на янтарь, по ошибке погрузил в машину я сам. Дата. Подпись».
Живи, сволочь!
Бросив листок на стол, таможенники вскочили из-за стола: не того оставили! Протяжный гудок парохода, который разворачивался в акватории, остановил их уже у дверей.
Ночью меня разбудил телефонный звонок:
— Алло… Алло… Это я. Звоню с «Анны Карениной». Договор в силе: полетите самолетом.
Жулье поганое, какой с тобой может быть договор?! Да еще «в силе»!
В Гамбурге к самолету вместо трапа подали какую-то блестящую трубу, по которой пассажиры бодро побежали к зданию аэропорта.
— Гутен таг!
— Гутен таг!
Бац — печать в паспорт!
— Битте.
— Данке.
И вся процедура. Здание переливается радугой огней, украшено цветами и воздушными шарами. Толпа ликует, и кажется, что все ждут именно тебя…
— Ах, вот вы где прячетесь! Чего в угол-то забились! Сорок минут вас ищу!
— Да как-то здесь непривычно…
На лице у шефа — отеческая снисходительность.
— Будете ездить со мной — привыкнете. Ладно — заправляемся и едем за грузом.
На бензозаправке, тоже украшенной воздушными шарами, играет рок-группа.
—А это по какому поводу? Какой-нибудь праздник?
— У них тут… всегда праздник…
Теперь лицо шефа приняло мстительное выражение. Кому и за что он собирался мстить, я не понял.
Подъехали к аккуратному домику с цветником. Шеф принялся нетерпеливо сигналить. Ворота открылись, хозяйка укоризненно покачала головой:
— Что ж вы гудите — звонок же есть!
...Думал, хоть чаю дадут — куда там! Догрузили машину матрешками — и вперед. Шеф сунул мне автодорожную карту.
— Будете выбирать дорогу.
— Едем в консульство?
— Нет, во Францию.
— А что же визы?
— Времени нет…
Прошипев последнюю фразу, шеф резко крутанул баранку и, будто пришпоривая коня, нажал на газ.
Границу пересекали ночью у Саарбрюкена. Моросил дождь. За спиной темной громадой возвышалась гора. Мне вдруг представилось, как облепившие ее ведьмы с мокрыми, спутавшимися волосами молча и жадно смотрят нам вслед. Свет наших задних фар тонкими искорками отражается в черных впадинах их глаз, в струйках, стекающих по длинным прядям… Вот сверкающая капля, будто серьга, повисла на горбатом носу…
Шеф хлопнул меня по спине:
— Эй, не спи, смотри вперед! Раз… два… три!!!
Я высунул голову из машины, втянул ноздрями летящую навстречу свежесть…
— Vive la France!!!
Трижды уплатив подорожный сбор, шеф сказал:
— Так мы в Сарагосу приедем без штанов. Надо сворачивать.
Ехали двое суток. Нанси… Дижон… Платановые аллеи, древние замки посреди воды; Лион… Стога на полях, пасущиеся стада до горизонта, вершины в дымке на краю долины; Манд… Поднимались в горы, рискуя опрокинуться. Въехали в облако. Из облака выходит тень: человек, руки в карманах, идет по своим делам... За ним второй… Люди-ангелы… Бонжур, месье, не подвезете ли до Альби? Пуркуа па? Ехать по Франции и подвозить местных автостопщиков — есть ли лучший способ почувствовать себя частицей этой жизни! Родез… Взгляните, месье, это любимый собор кардинала Ришелье! О, вот наконец и Альби… Месье, а вы слыхали о походе против катаров? Катары — это были непоколебимые аскеты, они мечтали вызволить мир из оков плоти и вернуть его Духу. Больше всего их было в Лангедоке. Тогда его главным городом была Тулуза. Но катары сделали своей столицей Альби, откуда принялись язвить во все стороны по поводу церковной роскоши. Конечно, вы понимаете, крестовый поход не заставил себя ждать. Но катары защищали свои семьи, как львы! Если б не предательство, месье… И вот… секунду… это было 16 марта 1244 года — представьте себе, друзья мои, — 257 защитников замка Монсегюр добровольно взошли на костер. Спасти их могло отречение. Но они отказывались приписывать Богу дела сатаны. Они верили в то, что Бог не причиняет людям страданий ни в испытание, ни в наказание.
На пограничном посту нас уже ждали. Пограничник, как мне показалось, подчеркнуто неторопливо стал листать паспорт шефа. Обнаружил немецкую визу и удовлетворенно кивнул, еще полистал, нашел испанскую и опять кивнул. Затем стал быстро листать паспорт в разных направлениях — и наконец понял, что французской визы нет. После чего хладнокровно открыл мой документ. Фотография его не рассмешила — наоборот, лицо у него вытянулось, и он кинулся к компьютеру. Несколько минут прошли под ритмичное щелканье клавиш. В анналах секретных служб я не числился.
— Что-нибудь не так, месье?
— Разумеется. Где ваши визы?
Я объяснил ему, что в Петербурге слишком много желающих увидеть его прекрасную страну, поэтому мы стояли в очереди у консульства несколько дней, но каждый раз перед нашим носом двери захлопывались, потому что кончался рабочий день, — вот мы и договорились с консульством, что получим визы в Гамбурге, а времени опять не хватило, поскольку вот-вот начнется ярмарка в Сарагосе.
Офицер колебался. Я сказал ему: месье, мы с коллегой были счастливы увидеть Францию, но кроме нее мне двадцать лет снилась по ночам еще и страна, язык которой я изучал в университете и преподавал детям в школе, и вот, когда наконец она в десятке метров от меня и — что главное — есть виза на въезд в нее, нелепое недоразумение может разрушить мечту всей жизни. Что за груз в машине? А вот, извольте поглядеть: матрешки, балалайки, пасхальные яйца — ничего криминального, упаси господи!
Поразмыслив, француз, видимо, решил, что, если связаться с депортацией, дело обернется большой морокой: это надо нас задерживать, описывать груз, пересчитывать его — mon Dieu! — до последней матрешки, сопровождать нас до аэропорта, тратиться на билеты… Да легче дать пинка — и дело с концом! Так он и поступил.
— Сеньоры, для меня большая честь оказаться на родине моего любимого поэта Антонио Мачадо!
— Да не волнуйтесь, пропустим мы вас. Сейчас, только печать поставим.
Господи, почему мне так страшно? Что заставляет зубы так стучать? Будто я уже был когда-то в этой деревне и теперь никак не могу вспомнить, что могло здесь со мной приключиться… Вроде ничем не примечательная место. Улица аккуратно вымощена плиткой. У кондитерской элегантные старики в клетчатых кепках курят трубки. Вокруг синеют в сумерках Пиренеи. Может быть, в этом все и дело? Куда ни повернись, повсюду гигантские силуэты гор; деревня — будто на дне чаши, и у меня, жителя равнины, это вызывает приступ ужаса!
Иногда в сумерках мне кажется, будто я смотрю вверх из толщи воды, а завитки мелких облаков, которыми испещрено закатное небо, — на самом деле рябь на поверхности океана. И, когда туча, наползающая из-за горизонта, исполинской тенью нависает над головой, мне вспоминается одна из моих далеких жизней, когда я был мелким обитателем морской стихии…
Из-за угла кондитерской появляется разъяренный шеф.
— Вот жлобы! Не хотят принимать баксы, а банки до трех часов сегодня. Ни пожрать, ни заправиться! Что это вас колотит? Замерзли, что ли? Или это вы так волнуетесь?
Не знаю, зачем я кошусь на спидометр. Я все равно не водитель — и понятия не имею, с какой скоростью положено колесить в горах. На спидометре — 90 км/час. Ширина дороги — метра три. Свет фар скользит по отвесной скале слева от нас, выхватывает из темноты редкие кусты на краю пропасти справа. Повсюду на спусках надписи «Тормози мотором!». Мне не ведомо, чем тормозит шеф — и тормозит ли он вообще. Его веки полуприкрыты, глаза время от времени закатываются, голова откидывается назад. Он спит. Я хлопаю его по спине, насвистываю ему в ухо витиеватую птичью руладу.
— Не свисти — денег не будет…
Утром шеф протер глаза и сообщил, что мы едем в мастерскую проверять тормоза. Там нам вынули тормозной диск, — а он треснут пополам. И вот стоит перед нами мастер, как Иисус, преломивший хлеб, и говорит:
— Ребята, вас Бог спас!
А шеф морщится гнусно, будто у него зуб болит, тычет пальцем в прейскурант и спрашивает: а почему у вас все так дорого?
В Сарагосу мы поспели к празднику. Кочующие от кафе к кафе толпы людей на ночных улицах, клоуны и музыканты-индейцы в пончо, звуки фламенко и рейва изо всех дверей, танцы на площадях, запах цветущих магнолий. Над куполами соборов в свете прожекторов — стаи летучих мышей.
Утром мы выпивали по чашке кофе с кусочком тортильи и ехали на работу. На ярмарке обычно ничего не ели, только пили весь день.
Некогда Сарагоса была оплотом арагонских рыцарей-тамплиеров, которых изображали сидящими вдвоем на одной лошади: бедность была их жизненным принципом, что бы ни говорили циники. От Сарагосы рукой подать до Тулузы. Конечно, тамплиеры не могли не сочувствовать жизнерадостным аскетам-катарам, хотя между ними и была некоторая идейная разница. Тамплиеры, в чем бы их ни обвиняли, верили в то, что мир создан Богом. Катары же были уверены, что Творение — дело рук дьявола.
Улица, на которой мы поселились, была не шире, чем та дорога в Пиренеях. Смотреть, как мы отправляемся на работу, каждое утро сбегалась толпа мальчишек. Покончив с тортильей, шеф капризно требовал у официантов, чтобы они разыскали администратора с ключами. Когда тот появлялся, начиналась мучительная рокировка: нужно было вывести на улицу весь транспорт, который прибыл позже нас и закрыл собой проход. После этого шеф, осыпаемый со всех сторон проклятиями, минут десять выезжал из-под арки на улицу, затем автомобили остальных клиентов ставили на место.
Конечно, сначала мы попытались пристроить машину в подземный гараж. Туда, проседая под тяжестью груза, мы въехали без труда, но вечером шеф сдал половину товара перекупщику, и наутро «Форд» прошёлся крышей по верхней перекладине ворот, как напильник. Звук был страшный, но хозяин гаража без труда его перекричал.
—Что он орёт?
—Сожалеет о том, что мы навсегда покидаем его гараж.
На следующий день, когда шеф уселся за руль и включил мотор, мимо гостиницы пронеслась машина с мигалкой. Заметив меня, сидящий в ней полицейский воскликнул: «О!» — и машина задом вернулась.
— Документасьон!
Красивое слово.
— Сеньор, у меня что, подозрительный вид?
— У вас великолепный вид! Однако…
Что «однако», полицейский не пояснил, но я и так догадался: подземные манипуляции с подозрительным грузом зафиксировали камеры наблюдения. А и впрямь, кто ж их знает, что там у этих матрешек внутри…
— Скажите, а почему вот эта самая матрешка в субботу стоила девять тысяч песет, а сегодня уже двенадцать?
Толпа, сгрудившаяся вокруг прилавка, вздымается волной, затаив дыхание…
— О, все очень просто, сеньор! Та матрешка, которая стояла на этом месте в субботу, была гораздо хуже, чем эта…
При слове «хуже» толпа разом выдыхает. Раздаются смешки: именно такого ответа и ждали.
— Да будь я проклят, если это не та самая матрешка!
— Сеньор, при всем моем уважении к вам, есть детали, различить которые под силу лишь профессионалам.
Это удар ниже пояса. На самом деле, сеньор, вы правы, и мне искренне стыдно перед вами. Но основной закон экономики гласит, что товар стоит столько, сколько за него дают. Это я сам читал у нас в газетах. А шеф это знает и без газет, поэтому он сказал: давай посмотрим, возьмут за двенадцать или нет?
Белая рубаха, шёлковый платок на шее и голубые глаза под смоляными кудрями – так португальские контрабандисты выглядели и триста лет назад.
— В следующий раз привезёшь мне часы «Ракета» - чем крупнее партия, тем лучше. Как насчёт икры?
— С икрой сложнее, — вставляет шеф.
— Постарайся узнать насчёт икры, — не поворачивая головы, продолжает португалец.
Каждый раз, когда шеф договаривается с кем-нибудь о продаже товара оптом, покупатели, не глядя в его сторону, обращаются со своими условиями прямо ко мне. Их забавляет то, как скрупулёзно я всё перевожу своему неопрятному, вздорному спутнику и с каким вниманием выслушиваю его ответ. Им очевидно, что настоящий шеф — я, но скрываю это, а значит, они имеют дело далеко не с простым торговцем….
Друзья мои, мне дела нет ни до этого серебра, ни до янтаря, ни до часов «Ракета»…
— Шеф, мне надо съездить в Мадрид.
— А работать кто будет? Сервантес?
— Не будь сволочью, я из-за этого с тобой и поехал.
— Ой, да ладно из-за этого!
— Ты же обещал меня отпустить на день!
В глазах шефа — упоение своей крохотной властью.
— Я говорил: может быть.
— Ты понимаешь, что меня ждет ребенок!
— Это что, твой ребенок?
— Больше чем мой!
Шеф недоуменно моргает, затем у него на лице появляется карикатурное выражение непоколебимой воли.
— Мне все равно, кто тебя ждет. Нет!
Мимо нас движется праздничная процессия. Тысячи людей, одетых в черные с белыми отворотами костюмы, спешат к собору на площадь Пилар, чтобы выложить у его стен алтарь из живых цветов. Ни крестов, ни хоругвей — только цветы…
Когда-то уличный проповедник из Аргентины спросил меня, где я, по моему мнению, окажусь после смерти. Я ответил, что не имею права даже думать об этом, ибо человек предполагает, а Бог располагает. Можно лишь стремиться к очищению, посвящая каждый миг своего существования выдавливанию из себя порока, но быть уверенным в том, что твое место в раю, — проявление гордыни.
— Странные вы, русские, — сказал аргентинец, — всё стремитесь подняться к Богу… А к нам Бог сам приходит, ибо мы веруем в Него.
— И этого достаточно?
— Вполне!
Может быть, дело в том, что мы веруем по-разному? У нас — гром не грянет, мужик не перекрестится, а у них… Вот они идут мимо нас — все в сосредоточенном молчании, пряча волнение; матери строго подгоняют детей. Самых маленьких — тоже в национальных костюмах — несут на руках... Может, и прав тот аргентинец. Достаточно одного взгляда, чтобы понять: если рай действительно существует, его двери распахнуты для всей этой процессии точно так же гостеприимно, как врата преисподней — для шефа.
По моему настоянию мы отправились оформлять французские визы. Шефу никак не удавалось выспросить все за один раз. То ему нужна была не простая, а многократная виза, то еще что-нибудь… Едва мы закрывали за собой двери консульства, он морщил лоб и требовал:
— А-а… спроси у нее…
— Да мы уже всё спросили! Паспорта получим в Барселоне.
— Не всё! Давай вернемся…
— Не буду я ничего спрашивать: там уже другой посетитель сидит!
Шеф капризно:
— Спроси-и!
Сколько раз мы ни возвращались, консул — статная, элегантная дама в светлом брючном костюме — встречала нас так, будто мы с цветами и тортом явились к ней на именины. Шеф дотошно выпытывал все по поводу только что пришедших к нему в голову планов и еще некоторое время сидел в раздумье.
Солнечным октябрьским утром я вошел в воду на безлюдном барселонском пляже. Соленые волны бросали мое тело, как ветер бросает легкий планер, в то время как дух исступленно носился над зеленой водой, над песчаным берегом с белеющими ракушками, над верхушками пальм, над бесконечным бульваром Рамбла — и над французским консульством, где в ожидании виз лежали наши паспорта.
Ночью фургон осветил луч фонаря.
— Документасьон!
Я опустил стекло. Теплый морской ветер навевал покой и внушал чувство полной безнаказанности.
— У нас нет документов, сеньоры.
Сознание растворилось в ощущении абсолютной свободы…
— Выйдите из машины!
Вот настырный…
— Сеньоры, мы приехали в Барселону, чтобы получить паспорта с визами в дипломатическом представительстве Франции, но они еще не готовы, а документы на груз остались в Сарагосе, так что нам нечего вам показать.
Полицейские осмотрели кузов, открыли пару коробок с матрешками, пощупали хрусталь, в раздумье поковыряли ногтями банки со сгущенкой, похвалили мой испанский. Кажется, пронесло.