Однажды утром, на грани сна и пробуждения, я обнаружил у себя на груди какое-то существо с торчащими кверху острыми ушками. Оно усиленно дышало, и вдруг я понял, что это оно думает моим мозгом!.. Я резко сбросил с себя сон. Существо метнулось на пол и исчезло... С сеансами пора было кончать... 

  — Что же ты хочешь! — воскликнул Г. К., когда я рассказал ему о своем состоянии. — За все надо платить! Ты хотел йоги — вот тебе йога. Терпи и за­нимайся!

 Расплачиваться за что-либо своим психическим здоровьем в мои планы не входило, и я твёрдо стоял на своём. Mежду тем, наши занятия всё чаще стали перемежаться политическими спорами: таинственный даос оказался закоренелым сторонником диктатуры.

  —Так ради этого вам и нужна космическая информация? – однажды не выдержал я. – Тогда я вам не помощник. "Свобода, Санчо, один из самых бесценных даров, что ниспосланы людям небесами"...

  — Не пойму, о какой свободе ты печёшься, - прервал меня с сарказмом Г.К., - Тот, кто хочет достичь мудрости, сознательно себя ограничивает – возьми любого монаха…

   — Так ведь сам себя ограничивает, — возражал я, — по своей воле, когда наступает тому пора…

  Переходя от разговоров на метафизические темы к проблемам грешной земли, гуру преображался, как настоящий колдун. Вместо мудрого и величавого носителя древнего знания у меня на диване оказывался одержимый странными идеями злобный старикашка, путь к элементарным истинам которому, видимо, закрывали те самые стражи, о которых он толковал.

  — Г.К., честное слово, я от всего этого устал. Заговоры, мировая закулиса... Вы заметили, что я больше не хожу на митинги? Знаете, почему? 

 — Да, наверное, понял, что вся эта демократия — дребедень!

 — Нет, Г.К., дело серьёзнее.

  Подлив собеседнику чаю, я рассказал ему о том, как незадолго до нашей встречи решил углубить свои знания, чтобы успешнее бороться с идейными противниками. Однако купленные книги по философии, истории и экономике так и остались нераскрытыми, а мысли мои неожиданно понеслись в ином направлении.

 —Вы знаете, что такое автоматическое письмо? – спросил я. 

 — Мне известно это явление. — официальным тоном произнёс Г.К., вперив в меня немигающий взгляд.

 — Так вот. Нечто подобное произошло и со мною…

 — И как же это было?

 — Ну, как… Разложил перед собой книги, бумаги чистый лист, ручку. Приготовился конспектировать. Тут рука сама хвать ручку – и писать. Обычно у меня мышление вязкое, хаотичное – а тут вдруг едва записывать успевал. Три дня это продолжалось. Я уже чувствовал, в какое время садиться за стол – ждал, потом будто толчок под лопатку – и понеслось…

 — И кто же водил твоей рукой?

 — Не могу знать. А текст я вам сейчас прочитаю по памяти: я его как только написал, тут же и уничтожил.

 — Зачем же уничтожал?

 — А будто команду получил.

  Г.К. перестал улыбаться и поставил на стол кружку с чаем.

 — Думаю, тебе кое-что удалось… Не исключено, что ты пошёл на астрал…

 —Да бросьте вы! Кого я не переношу – так это всяких контактёров. Зачесалось у него где-то — он, бедный, аж бледнеет: избранный!

 — Так сам же говоришь... — Г.К. нетерпеливо махнул рукой. — Ладно, читай.

  Смысл трактата сводился к тому, что никакую серьёзную идею невозможно донести до избирателя за считанные дни предвыборной кампании, за какие-то минуты публичных выступлений или с помощью листочков, расклеенных у рынка. Да и народ за те самые дни вряд ли сможет узнать кандидата так хорошо, чтобы убедиться в том, что тот устоит перед искушением злоупотребить властью. И даже если допустить, что вдруг появится действительно достойный человек, который сумеет донести свои мысли до народа в доходчивой форме, нет никакой гарантии того, что большинство изберёт именно его. Разве истина всегда на стороне большинства? Нет. Поэтому никто не говорит о себе правды, и никто не излагает своих истинных идей - напротив, всякий поворачивается к публике привлекательной для большинства стороной и провозглашает то, что это большинство хочет от него услышать.

 — Раньше, между прочим, кандидатов выдвигали трудовые коллективы, —прокомментировал Г.К., отхлёбывая из кружки чай, — обком партии утверждал, а за народом оставалось последнее слово. И всё было нормально. Народ не ошибается. По определению не ошибается. Народ всегда прав. Хотя, — на щеках Г.К. возник неожиданный румянец, — смотря какой народ….

  Далее я поведал Г.К. о беспрестанном конфликте между разными по природе людьми: творцами и исполнителями, талантами и посредственностями, лидерами и ведомыми, эгоистами и альтруистами, холериками и флегматиками, физиками и лириками, а точнее — между многочисленными подвидами гомо сапиенса, которые характеризуются различными сочетаниями врождённых качеств. Бесконечное давление одних подвидов на другие, борьба за единственно приемлемый для них способ существования, который они отождествляют с определённой политической системой и формой государственного правления — это и есть общественная жизнь.

 — Знаешь что, — вскипел Г.К., — если и есть конфликт, то между людьми нормальными и ненормальными. Как такой конфликт решать — давно известно. И решали. Успешно решали! Хоть и недостаточно, как теперь стало ясно. А всё прочее — так, — Г.К. цинично усмехнулся, — мелочи жизни…. Перетрём уж как-нибудь…

 — Общество «дышит», — тем временем продолжил я. — Одна фаза неизбежно сменяет другую, ибо нет ничего вечного. Точно так же, как мечты о свободе каплями точат застенок авторитаризма, так и потребность навести порядок в развращённом царстве либерального индивидуализма взывает к сильной руке.

 — А вот про развращённое царство – это ты хорошо сказал.

 — Это они сказали.

  Г.К. усмехнулся.

 — Хорошо, пускай они. Ну, и к чему же они дальше тебя призывают?

 — Смягчать гнёт деспотии и стабилизировать хаос, к которому ведёт неуёмный либерализм, призвана интеллектуальная олигархия, реализующая власть в скрытых структурах.

 — Тьфу! – Г.К. раздражённо бросил чайную ложку в кружку, - так и знал! Непременно им подавай скрытые структуры! Открыто они не хотят, тараканы! Не-ет, им надо из-за плеча нашёптывать, а потом чуть что – в щель!

 — Подождите! – с напором произнёс я, — При чём тут тараканы? Реальный механизм власти должны приводить в движение люди высочайшего уровня интеллекта и универсальной эрудиции, абсолютные альтруисты, имеющие перед собой лишь одну цель: сохранение общественного равновесия.

  Г.К. иронически хмыкнул.

 — Поскольку закон принципиально несовершенен, а универсальные нормы морали отсутствуют, — понизив голос, продолжал я, — эти люди, будучи врождёнными альтруистами, стоят над законом и моралью. Их закон и мораль — общественная необходимость, которую так ясно, как они, не видит никто. Именно это противоречие с действующими законами и принятой моралью не позволяет им действовать открыто.

 — Вот как! - закричал Г.К., покраснев. - «Их закон и мораль – общественная необходимость». Скажите на милость! Этак каждый проходимец может заявить: мой закон и моя мораль – общественная необходимость!

 — Да вы же всё наоборот поняли! — в отчаянии заорал я. — Не их закон и мораль являются необходимостью для всех, а общественная необходимость является законом и моралью для них, потому что они по природе альтруисты!

 — Что такое общественная необходимость?!

 — Я же объяснил: сохранение общественного равновесия. Паритета между вечно противоборствующими силами.

 — И где же ты возьмёшь альтруистов?! Посмотри, кто лезет во власть! – Г.К. подхватил с дивана газету и потряс ею передо мной. - Эти, что ли, альтруисты?! 

  Когда я дошёл до того, что гарантией безупречности скрытых структур власти является особая система отбора новых членов, Г.К. затрясло.

 — А вот это уже масонство! Скажи, — Г.К. протянул ко мне ладонь и взглянул так, будто я только что представился ему магистром «Великого Востока Франции», - что им надо в нашей стране?! Почему они не дают нам жить так, как мы хотим?!

 — У них и спрашивайте.

 — Знать бы, у кого…. — прошипел Г.К.

 — Извольте…. Идея эта издревле висит в воздухе, поэтому на роль невидимой власти обычно претендует сразу несколько структур, деятельность которых пересекается там, где осуществляется давление на легальные рычаги управления... Перечисляю...

 — В общем... так, - прервал меня Г.К. — Шли бы они лесом, твои тайные структуры...

 — Скрытые структуры.

 — Да что в лоб, что по лбу…

 — Да нет, вы всё на заговор напираете, а я о том, что об этих структурах просто не знают, потому что это никому не нужно знать…

 — Ах, вот как! Мы такие маленькие, понимаешь, глупенькие, в коротких штанишках, а вы нам попки, значит, вытираете!

 — Да что вы, ей-богу, кипятитесь? Сами же толковали о мозаике мира. Вот она — мировая гармония во всей красе.

 — Ты мне тут не подтасовывай! Гармония… Кому гармония, а кому…

  Я был окончательно записан в апологеты масонства. Зловещая усмешка и колючий взгляд Г.К. красноречиво говорили о том, что мне следует опасаться какого-то не вполне безобидного эксперимента... Как только Г.К. повернулся ко мне в дверях спиной, я осенил его фигуру магическим жестом и прошептал заклинание, которому меня научил накануне магистр колдунов из Одессы.

  ...Едва уснув, я увидел неширокую светлую реку, которая полукругом огибала противоположный берег. На той стороне белело какое-то старинное поместье. Я подошел к краю воды — и тут нечто подхватило меня и начало мотать в разные стороны, как хищник мотает свою жертву, схватив ее зубами за загривок! Река, деревья — все слилось в пеструю круговерть. Меня все яростнее швыряло туда-сюда над самой поверхностью воды, пока я не почувствовал, что это Нечто вытягивает меня из кожи. Я напрягся изо всех сил. И вдруг все кончилось...

  ...Меня поразила тишина. И состояние полного покоя. Я был в абсолютной безопасности. И в то же время сердце наполняла светлая тоска. И это странное, необъяснимое знание: Я УМЕР...

  ...Осторожно обеими руками я раздвинул стебли осоки. Передо мной, на опушке сосняка, стоял старый земляной погреб. Местные мальчишки говорили, что в нем живут скелеты... Вот и окончилось это странное, будто сон, и такое долгое путешествие. Я вспомнил, что мне только четыре года…

  ...Неожиданно борьба возобновилась. Я оказался в своей комнате, напротив зеркала, в котором отражалось мое ярко-синее лицо. Оно медленно превращалось в оскаленный череп. Усилие воли — и вот я уже бежал по каким-то черным углям с мыслью: только не останавливаться, только не останавливаться!!!

  ...Пробуждение было неожиданным. Хотя нет, я не проснулся, а просто оказался в другом состоянии сознания, будто перешел в другое помещение, — я слышал это сравнение, оно абсолютно точное! Тяжело дыша, я стоял посредине комнаты и боялся лечь вновь...

  Старый врач в поликлинике сказал, что это похоже на коронарный невроз. Тем не менее еще целый месяц я был совершенно уверен: это была смерть...

  Постепенно мне в душу закрались сомнения, и все чаще я начал думать: наверное, это был сон...

  Г. К. исчез. Спустя два месяца он появился в столовой у метро, весь какой-то исхудавший и потрепанный. Сидел, привалившись затылком к стене, и молчал. Я ему ничего не сказал. Теперь он иногда заходит ко мне на чай. Но ни о йоге, ни о политике мы больше не говорим…

* * * 

   Два дня подряд вокруг нас крутились какие-то субъекты в цветастых рубашках. Присматривались, но подойти не решались. Я пошел на переговоры. Оказалось, безработные. Тот, с кем я говорил, надорвал на винограднике спину и жил за счет матери.

  — Чего они хотели? — спросил Шура.  

  — Скорее всего, замочить нас ночью и забрать наше тряпье.

  — А ты, значит, их распропагандировал? 

  — Да какое там… Просто подошел и спросил, где и на чем тут можно подзаработать. Этот толстый сначала стоял боком и пританцовывал, как боксер, а потом успокоился. Посоветовал, чтобы мы перебрались подальше от пляжа — туда, где лес погуще.

  Когда безработные скрылись из виду, мы перетащили мешки на открытое место, ближе к морю. Сели на песок. Шура достал папиросу, размял ее, закурил.

  — Да... — проговорил он, шумно выпуская струю дыма, — нигде нет совершенства. И каким же путем мы пойдем?

  — Куда?

  — Куда-куда... Ты сам говорил, что хотел изменить мир.

  — Когда-то хотел. А потом доктор велел мне изменить свою жизнь. Я послушался его, и мне стало легче.

  — Так это только тебе. А остальным людям?

  — Я думал, что хочу изменить окружающее для людей, а на самом деле мечтал, чтобы все было так, как хотелось бы именно мне: чтобы все порхали по улицам, как ангелы, и с умильным выражением лица доставляли друг другу всяческое удовольствие, а я бы этому радовался.

  — А что в этом плохого?

  — Да то, что такой мир просуществовал бы недолго. Равно как и тот, где все друг друга жрут. Как сказал мудрец, мир изначально упорядочен, и кто пытается улучшить его, лишь привносит в него хаос. Что одному здорово, то другому — смерть. Справедливого для всех общества не может быть в принципе, потому что все по природе разные, и одинаковыми их не сделаешь. Каждый повинуется тому зову, который слышит.

  Помолчав, мы достали книги. Вокруг зеленели заросли кустов, под ними — маленькие травяные оазисы, по которым стелились кактусоподобные стебли, украшенные яркими бутонами. Так пребывали в сладкой неге плененные нимфой Калипсо Одиссей и его спутники.  

* * *

  «Жизнь Рамакришны» я прочитал еще в поезде. «Жизнь Вивекананды» дочитывал во Франции. В Эль-Салере, лежа в зарослях на берегу моря, я значительно расширил свое сознание с помощью девятого тома Кастанеды, в котором автор общается c некими неорганическими существами. Передав его Шуре, я взялся за «Игру в бисер», которую Шура, так и не одолев, окрестил тягомотиной. Такая характеристика меня, конечно, возмутила:

  — А ты чего ждал от этой книги, Шура? Это же не детектив, где в начале труп, а в конце возмездие, и не любовный роман, где герои непременно женятся. Это же путеводитель для твоего духа, а ты пролистываешь не глядя целые страницы, да еще приговариваешь: «Это все фигня!»

  Шура в ответ иронично поморщился. Я стал ждать приговора Кастанеде. Перевернув последнюю страницу, Шура выдал резюме: 

  — Да он просто кактуса обожрался — крыша и съехала. 

  Я открыл рот для очередной гневной отповеди и застыл, будто громом пораженный... А ведь и правда! В чем пафос-то? Как же так, говорит великий тайновед, я хорошо помню, как прыгал в пропасть в Соноре, — а проснулся у себя в номере, в Лос-Анджелесе... Ну? Так и что с того? Нашего брата этим не удивишь. Анекдот-то помните про мужика, который разделся дома и лег в постель, а проснулся в вытрезвителе? Так слушайте сюда, прыткие бородатые эзотерики, величавые гуру и надменные астрологини: Кастанеда просто обожрался кактуса!

<Назад - Вперёд >