Пятница, 19.04.2024, 13:49
Приветствую Вас Гость
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Владимир Андреев. Проза

Паэлья (продолжение)

 

  — Все! Хватит! Ноги моей здесь больше не будет!

  Гневно указывая пальцем на кусты, Шура глядел на них так, будто собирался воспламенить их взглядом, подобно героине известного фильма ужасов.

  — Две недели здесь торчим, а толку никакого! Надо было во Франции оставаться!

  После недолгой дискуссии мы сошлись на том, что будем двигаться в сторону Барселоны и искать работу по дороге. В последний раз искупались, собрали вещи, попрощались с Лолой — и отправились в путь. Голосовали поодиночке. Мне наконец удалось уговорить Шуру снять черные очки и спрятать в карман ножны, которые он купил в Лионе. Водители стали к нам благосклоннее. Кроме того, выяснилось, что лучше всего уговаривать их на бензозаправках, ведя речь о паре десятков километров, не больше. По пути мы не прекращали попытки куда-нибудь устроиться. Ни официанты, ни продавцы, ни строители нигде не требовались... 

  — Я понял!!!

  — Что ты понял?

  — Понял, на что это все похоже! На Туркмению! Я там родился и семнадцать лет прожил — то-то, смотрю, все такое знакомое. Один к одному Туркмения. И испанцы твои — вылитые туркмены!

  Это была истерика.

  Шура уселся в тени альгарробо и любовно развернул карту Франции. У меня помутилось сознание.

  — Ты что, подлец, делаешь! — заорал я. — Убери ее к чертовой матери! — Теперь истерика началась у меня. — Я концентрирую всю свою волю, всю энергию, — я на реальность воздействую, чтобы нам здесь повезло, слышишь? — а ты создаешь тут… черт знает какие мыслеформы! Так и будем мотаться туда-сюда без толку?!

  — Да Туркмения это…

  — Ну и очень хорошо! Значит, Туркмения — прекрасная страна, и дай Бог здоровья туркменам. Понял? А теперь убирай карту — и вперед!

 

 

* * *

 

  Над Сагунто клубились тучи.

  Если смотреть с дороги, гора, которую венчают возведенные римлянами крепостные стены, кажется неприступной. Тем не менее каждый день ее склоны штурмуют толпы безработных, потому что ровно в пять часов вечера на главную площадь города приезжают набирать поденных рабочих хозяева ферм.

  К полудню на площади уже не осталось свободного места, и мы ушли, потому что не хотели ни у кого отбирать хлеб.

  Тучи прорвало, едва мы успели спуститься с горы. Высокие кусты сдерживали ливень недолго, зато у себя над головами мы обнаружили крупные гроздья алых ягод.

— Тутовник, — пояснил Шура.

  Не обращая внимания на бьющие по лицу струи, мы начали обеими руками запихивать ягоды себе в рот. Сзади подкатила машина с мигалкой.

  — Документасьон? — догадался я.

  — Си, сеньор, документасьон.

  ...Прощаясь, полицейский сказал:

  — Послушай, старина, оставайся тут еще на неделю: будет куча мушмулы!

  — Спасибо, сеньор, мы уже передумали…

  — Удачи!

  Мокрым веником хлестнул по лицу порыв ветра. Дождь пошел сильнее. Шурин рюкзак, слегка раскачивающийся впереди, напомнил мне маятник часов. Это успокоило. Мысли остановились, и внимание сосредоточилось на ритме, который отбивала в такт качающемуся рюкзаку оторванная подошва моего ботинка. Так мы прошли еще двадцать километров.

  Думать о семье — гиблое дело. Сразу расслабляешься, ком в горле, а челюсть начинает мелко дрожать, будто чужая. Чтобы не думать ни о чем, нужно сжать кулаки и просто идти. Впереди зеленая куртка и рюкзак Шуры. Вот он остановился, наклоняется. Опять что-то нашел...

— Куда вам, ребята?

— Ничего, что мы мокрые?

— Нет проблем! Так куда вам?

  Машину вел марокканец в безупречном костюме.

— Это замкнутый круг, парни! — сказал он. — Без вида на жительство вы не получите разрешения на работу, а безработному никто не даст вида на жительство. Зато если повезет — смотрите! Здесь делают керамическую плитку. Это всё машины рабочих.

  Будто мираж в пустыне, под дождем блестели сотни «сеатов», «пежо» и «ситроенов»...

  Спать мы легли в тополиной роще, незаконно раскинув палатку. Промокшая насквозь одежда прилипала к телу. Сверху через тонкое отверстие на меня стекала струйка воды…

 

  Утром ненадолго выглянуло солнце… Мы брели в сторону Барселоны.

  Из окошка вороного джипа, остановившегося впереди, сиреной тянула душу гитара Дэйва Гилмора. Это было соло из песни «High Hopes».

  Одетый во все черное, включая очки, брюнет был спокоен и немногословен.

  — Надейтесь и достигнете своего. Я долго был безработным, но не терял силы духа — и вот, заключил контракт! Еду во Францию: буду воспитателем в пансионате для слепых детей.

  В подарок мы получили полотенце и по полторы тысячи песет. Покопавшись в сумке, водитель достал еще одни черные очки и, надевая их на меня, пробормотал:

  — Так, пожалуй, лучше будет…

 

  Постепенно мы научились интуитивно выбирать среди клиентов бензоколонок тех, кто мог нас взять с собой. До Таррагоны нас довез парень, которого я вычислил по ботинкам. Они сразу бросились мне в глаза, и я понял: возьмет! Всю дорогу парень страшно нервничал и под конец заявил, что никого никогда не берет, а почему посадил нас — и сам не знает.

  — Ну, расскажи мне свою историю еще раз.

  Господи, да хоть сто раз. Парень в кепке слушает, улыбаясь и качая головой. Его зовут Фредерик. Его отец родился в Швейцарских Альпах, мать — в Каталонии.

  — Поехали ко мне, ребята. Я договорюсь с бабушкой.

  На закате мы подъехали к холму, у подножия которого стоял небольшой дом, а вершина была покрыта редкими виноградными кустами. Вот и конец пути…

  Через дорогу от дома начиналось подножие какого-то каменного исполина: будто гигантские пальцы тянулись к небу. Взглянув вверх, я вновь испытал странное чувство, которое не покидало меня в Пиренеях: на мгновение перехватило дыхание и засосало под ложечкой. Я почувствовал себя микробом в капле воды, которого бесстрастно разглядывает нечто бесконечно огромное...

  После совета с родными Фреде поставил нам палатку в винограднике на холме.

— Что это за гора напротив, Фреде?

  Парень сделал паузу, плавно перевел взгляд с каменных пальцев на меня:

— Монсеррат.

  Где-то в вышине, за древними стенами святыни святынь, застыла в молчаливом созерцании черная мадонна с улыбкой Моны Лизы…

 

* * *

   Наверное, я спал, но сквозь зыбкую пелену сновидения мне виделось далеко вокруг. А может, я еще не успел уснуть и сквозь картину реальности, будто пятна краски сквозь тонкую ткань, проступили образы другого, непостижимого мира.

 Влажная штукатурка в моей ванной хранит образы людей и животных. В изломах каменной стены напротив было запечатлено слово. Четыре черных угловатых знака. Я начал читать их и вдруг понял, что в слове заключено все мое существование — от начала до конца.  Это слово и было моей жизнью. Будто дух вырвался на волю и увидел свою клетку со стороны. Этой клеткой были и тело, и путь, который оно должно пройти вслепую.   Я точно знал: если прочитаю слово до конца, не просто узнаю предначертанное, а исполню его. После этого бытие потеряло бы всякий смысл. 

  Мне стало очевидно, что круговорот жизни предопределен. Что свобода воли — иллюзия, потому что время существует только в сознании, а вне времени не может быть ни причин, ни следствий, ни мотивации. Всему, что было, еще только суждено свершиться; все, что должно произойти, уже в прошлом. Передо мной был застывший лабиринт. Сотни дорог, ведущих в тупик, и только один путь к свободе. Я был пленником этого лабиринта — и одновременно видел себя со стороны; я мог освободить себя, всего лишь проследив взглядом линии слова, но точно знал, что пустой лабиринт — все равно что мертвая раковина на дне моря…

  Что стало бы с моим телом? Оно лишилось бы дыхания, рассыпалось бы, как голем? Или время для него сжалось бы в одно мгновение? А может, оно продолжало бы двигаться, питаться, произносить какие-то слова, механически следуя программе, как муравей или пчела?

  Тело охватил страх.

  Я выбрал путь — тот единственный путь к свободе, потому что видел: когда я дойду до конца, все равно узнаю тайну, которая начала мне открываться. Я это знал точно, потому что тот, кому она начинает открываться, в тот же миг понимает, что он — другой: тот, кто всегда ее знал. Тот, кто никуда не шел, потому что он везде и вне времени.

* * *

   Солнце тонкими иглами просачивалось сквозь палаточную ткань, и вновь зажмуривать глаза было бесполезно. Мы выползли наружу. Палатку со всех сторон обдувало пока еще прохладным ветром. Виноградные кусты трепетали, как праздничные флаги.

  Я рассказал Шуре о видении.

 — Все есть Брахман! — покачал головой Шура.

 — И томление духа, — подытожил я.

  Наши дороги расходились. Шура окончательно решил ехать во Францию, вербоваться в Иностранный легион. Я проводил его до остановки. На прощание мы обнялись, и Шура, как мне показалось, нехотя поднялся в автобус. В послед­ний момент он обернулся, качнувшись всем телом, как бы раздумывая:

 — А что, может, еще поищем работу здесь? Дневник будем вести…

 — И что же мы будем в нем писать?

  Шура молчал, будто прислушиваясь к какой-то музыке внутри себя.

  Я скептически помотал головой:

— Да нет, Шура. Теперь мы будем друг другу только мешать… Удачи тебе!

  Двери закрылись. Автобус выпустил легкое облако голубого дыма и покатил под гору. Махнув вслед ему рукой, я взвалил на плечо торбу и пошел в противоположную сторону, гадая, насколько картина мира просветленного человека отличается от обыденной — и чем ему остается жить.

  Шагов через пятьдесят впереди меня остановилась машина. Вот и первое чудо, решил я. Из машины вышел хозяин и, повернувшись ко мне внушительным задом, начал копаться в моторе. Подойдя к водителю сбоку, я поклонился и обратился к нему с привычной уже просьбой. Водитель выпрямился, услужливо подхватил мой багаж и запихнул на заднее сиденье прежде, чем я успел подстелить газету.

— О, не нужно ничего подкладывать, сеньор! Садитесь, садитесь скорее.

  Сели, поехали. Монсеррат остался далеко позади. Вздохнув, я по привычке начал свою повесть. Водитель сочувственно покачал головой и положил руку мне на колено. Это меня насторожило. У испанцев такое не принято. Может, он араб? Они и целуются при встрече, и ходят, держась за руки… Да нет, не похоже. Наполовину разве что… Водитель продолжал странным образом жалеть меня. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким идиотом. Ты же мужик! Врежь ему! Так ведь нет — сидишь и думаешь: почему я?! За что?! Вот тебе и чаша Грааля, вот тебе и Просветление!

  Я поймал себя на том, что малодушно выгадываю метры пути… Когда все сомнения отпали, я собрался с духом и угрожающе прошипел:

 — Ты ошибся, парень!

  Водитель моментально отдернул руку и съежился. Мы проехали молча метров сто.

 — Давай я угощу тебя обедом!

 — Нет, спасибо!

 — Хочешь, я оплачу тебе дорогу до Мадрида?

 — Нет!!!

  Он затормозил:

 — Ладно, вот гостиница, где я живу. Вон мои окна. Здесь ты сразу поймаешь машину. Это самое удобное место для тех, кто путешествует автостопом! Пока!

  Часа три я метался под окнами гостиницы с поднятой рукой, время от времени злобно поглядывая на окна. Негодяй, несомненно, с надеждой следил из-за штор... Плюнув на все, я взвалил на плечо торбу и пошел по дороге. Мягко подкатил джип. Властный голос окликнул:

 — Садитесь.

 

 …Прошло уже минут пятнадцать, а хозяин джипа не возвращался. Машина была загнана в какой-то кирпичный колодец — не иначе, гады решают, что со мной делать. То-то я сразу заметил, как этот бородач командует местным населением: то одного к себе подзовет, то другого, приказывает что-то... Колоритный, вальяжный… Главное, говорит: что это на меня так странно полицейские смотрят? Ах ты господи, я же без номеров еду! Тут же мобильник достает: Антонио, принеси мне номера! 

  И вот я уже четверть часа сижу как дурак в какой-то дыре, любуюсь кирпичной стеной, у каких обычно расстреливают, — и ни Антонио с номерами, ни самого хозяина. Ага, идут! Мужикам за сорок, а у обоих кольца в ушах! Тьфу! И на кой черт я эту серьгу себе вставил! Молодым себя захотел почувствовать! Говорили мне: пожалеешь!..

 — Так… Сейчас заедем ко мне, а потом решим, что делать.

  Ага, сейчас тебе будет посвящение…

  Бородатый провел меня на какую-то фабрику с железными лестницами. Пропетляв минут десять по этажам, мы зашли в кабинет, напоминавший больничный. Опустив грузную фигуру в кресло, мой визави заказал по мобильному телефону два кофе.

— Что у тебя тут за бизнес?

— Матрёшки и балалайки. По правде сказать, это не совсем мой бизнес, но...

— Матрёшка - это такая деревянная кукла?

— О, вы всё знаете! - воскликнул я с притворным изумлением.

— Видел. Сколько их там ещё внутри помещается?

— Теоретически - бесчисленное множество.

— А балалайка - это музыкальный инструмент? Да, сеньор, у неё всего три струны, но она только на первый взгляд проста: бывают такие виртуозы...

    Принесли кофе. Бородатый пододвинул одну чашку ко мне.

 — Первое. На тот случай, если у тебя есть знакомые, которые интересуются мини-фабриками по производству кирпича, вот тебе моя визитка. В основном я занимаюсь импортом машин из Германии…

  Мне сразу же вспомнились соседи по сауне, и от сердца отлегло: может, просто мафия?

  — Это на всякий случай, — продолжил мой собеседник. — Теперь второе. К России у нас интерес. Могу представить тебя очень солидному бизнесмену. Думаю, тебе это будет полезно.

  Неужели, хеппи-энд?! Не ночлег ли под сенью святыни принес эту удачу?

  — И третье. Хочешь, я угощу тебя обедом?

  При этих словах бородатый сладко подмигнул мне. 

  Я вздрогнул и, вскочив, начал торопливо отказываться. Да и какая может быть аудиенция, какой обед, когда ты грязный, будто из-под земли вылез, и в ботинках без каблуков! Нет, нет! Грасиас, сеньор!

  Через десять минут «авторитет» подошел на заправке к грузовичку — копии того, на котором мы начинали свой путь по Испании, и что-то сказал сухощавому загорелому дядьке. Дядька кивнул. Я забрался в кабину. Только до Сарагосы? О, Сарагоса!

  Мы покинули Каталонию и покатили по пустынной земле Арагона.  

 

<Назад - Вперёд >