Форма входа

Поиск

Друзья сайта

  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Статистика


    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0
    Вторник, 19.03.2024, 13:48
    Приветствую Вас Гость
    Главная | Регистрация | Вход | RSS

    Владимир Андреев. Проза

    Имя для парохода

    1.
     
      Её звали Глория Шмидт. Имя для парохода, не для девушки. Глория – ровная линия борта, гладкий на ощупь, прохладный металл; причудливые блики над ватерлинией, запах воды, мечта... Шмидт – гордо задранный форштевень; будто лезвие рапиры – бушприт; будто выстрел в небо – мачта; шум ветра в ушах, затаённая тоска...
      Его звали Иван Богданов. Иван Титович Богданов. Он был капитаном дальнего плавания.
      -Erledigt! Der Nächste!
      -Klar...
      Открытые вагоны теснились, сталкиваясь буферами, перед бортом, с которого свисал на причал светло-бурый брезент. Время от времени по нему дробными очередями стучали горсти похищенного апрельским ветром зерна. Иван, стоя на мостике, перебирал вагоны взглядом, как чётки: молился, чтобы время сжалось пружиной, свернулось, будто канат, в бухту; что угодно и как угодно - лишь бы он немедленно очутился на улице Баумваль, где у дверей отцовской аптеки ждёт его белокурый ангел в шёлковых чулках и клетчатой юбке – Глория Шмидт.
      Как они стали мужем и женой, история умалчивает. Может быть, они обвенчались в ратуше рядом с рынком, а потом вышли к горланящей и глазеющей толпе - и всё ярмарочное действо вмиг обернулось свадебным торжеством. А может, каким-то чудом он вывез её из Германии на своём пароходе, и они расписались в загсе на Старо-Невском, а потом вышли в сквер, и деревья осыпали их с двух сторон листьями, как гости на свадьбе медными монетами.
      Они жили в коммуналке, где на кухне стояли железные печи, в жестяных ваннах купали детей, а верёвки с бельём, пересекаясь в разных направлениях, придавали пространству причудливую многомерность и уют.
      Скоро купили ванну и они. Как назвать дочку, маленькую копию матери, долго не думали – назвали Гертрудой, что по-немецки означает «могучее копьё», а по-русски – героиня труда. Ласково девочку называли Гетой.
      Иногда, нацедив в рожок молока, мать оставляла спящего ребёнка под присмотром соседки и уходила в город, совсем не похожий на Гамбург, но тоже пахнущий морем - и где голуби так же делили небо с чайками.
      Она любила встречать Ивана у ворот сквера перед домом. Он шёл к ней, рассекая клёшами питерский ветер и заранее сдвинув фуражку на затылок... Обнявшись, Иван и Глория долго слушали дробь капели или шелест ещё клейких тополиных листьев - или смотрели, как они, пожелтев, опускались на землю или как покрывались снегом.
      Подходя к дому, они брались за руки и замирали, задрав головы к окну на третьем этаже. Над ними проплывали облака, где-то вдалеке звенели трамваи, гудели машины и заводские трубы, из чьей-то распахнутой форточки по двору разносился звук патефона и густой аромат борща.
      Так прошло три года. Потом началась война. Ивана призвали во флот. Капитан парохода стал командиром подводной лодки. Глория осталась в осаждённом соотечественниками городе. Зимой она умерла. Кто-то из оставшихся в квартире, написал Ивану. Он приехал, застал дочку живой, устроил в детский дом. Потом вернулся обратно. Вскоре погиб. Его медаль вручили дочери, когда она выросла.
     
     
    2.
     
      Что сводило с ума тех несчастных, которым выпадало встретить на своём пути Гету Богданову, они и сами не понимали. Природа наделила её совершенными формами и гордой осанкой, но дело было, скорее всего, в длинном, по-особому изогнутом локоне пепельных волос, который ниспадал со лба, обтекая лицо волной. Иногда ветер на миг расправлял его в тонкий веер - и тогда казалось, будто синие глаза глядят сквозь золотистую вуаль...
      Ей пели песни под гитару и читали стихи. Бородатые художники в толстых свитерах приглашали её в мастерские, где густо пахло красками и олифой. Элегантные молодые люди в дорогих костюмах заказывали для неё билеты на лучшие места в Кировском театре и водили в «Метрополь». Её звали то на Домбай, то в Крым, то в экспедиции куда-то в Среднюю Азию – а то и сразу в загс.
      Замуж Гета не торопилась. О семейном быте она знала только по книгам из детдомовской библиотеки, и он представлялся ей то беспечно-суетливым, то беспросветно-каторжным. Она выросла с мечтой о путешествиях и с ощущением, будто рядом с ней постоянно пребывает нечто невидимое, неосязаемое, ускользающее от внимания и неотступно манящее. Поэтому наибольшим её вниманием пользовались те поклонники, которые, пусть и не слишком понятно, зато увлекательно и поэтично толковали о поиске истины. Она любила фильмы, в которых герой в очках и белом халате тащил упирающуюся девушку к телескопу или страстно писал ей на доске какую-нибудь формулу... И да, она любила стихи – те сокровенные, ни на что не похожие строки, которые никогда не читались публично, но передавались, тщательно переписанные, из рук в руки. В конце концов она пришла к убеждению, что поиск той самой истины – всеобъемлющей и конечной, о которой говорят, почтительно понизив голос и подняв при этом брови – и есть её путь.
      Насколько извилистым и тернистым он окажется, Гета и вообразить себе не могла. Окончив институт, она поехала на практику в Батуми. Не прошло и недели, как её, сидевшую в сумерках на морском берегу, подхватили под руки, насильно усадили в машину и увезли в горы. Через три дня была сыграна свадьба. Юсуф - так звали мужа - держал Гету взаперти, убеждал, что назад ей уже никогда не вернуться; то угрожал, то осыпал обещаниями... Когда она поняла, что в Ленинграде её никто не ищет, сдалась.
      Вскоре она забеременела - и в первых числах февраля родила дочь. У девочки были почти белые кудряшки, и отец дал ей имя Нателла, что по-грузински означает «светлячок».
     
     
    3.
     
      До рождения дочери жизнь Геты проходила в четырёх стенах, и её единственными собеседниками в дневное время были родители мужа. И свекор Магомед, и свекровь Нана жалели её, а во внучке души не чаяли. Гета, глядя на них, с трудом могла представить себе, что когда-то и у них всё началось с ужаса, со слёз, с насилия... Свекровь, будто прочитав её мысли, как-то сказала:
      -У нас всё было по согласию. Он меня выкупил у родителей. Но ведь и по-другому тоже веками было. Местные это понимают, приезжие – нет. Ну да ничего, привыкнешь – будем нашего светлячка вместе растить...
      Она ловко подхватила внучку под мышки, подняла её и прижала к щеке...
      -Посмотри, разве не хорошо у нас?
      Ветер приносил со двора запах свежих дров, виноградных листьев и апельсинового цветка. Время от времени где-то рядом мычал бычок; тихо, будто про себя, ржала пасущаяся лошадь. За обрывом синели горы.
      -Ну, давай накрывать на стол.
      Кукурузные лепёшки, домашний сыр, зелень, кувшин со свежим молоком...
      Теперь, одевшись, как одеваются замужние женщины, Гета могла ходить на рынок, иногда брала с собой дочку. Присматривали за ними не слишком усердно...
      В первый раз муж догнал Гету на вокзале, когда она уже садилась в вагон, в одной руке держа чемодан, а другой прижимая к себе дочку. Ощутив, как в плечо вцепились стальные пальцы, она резко развернулась всем телом и отпрянула назад. Нож только скользнул по груди, оставив на ней глубокий надрез.
      Дома, обрабатывая рану, свекровь вполголоса приговаривала:
      -Ты не подумай только, он ведь тебя не хотел убивать - просто погорячился, да и... как тебе сказать... закон, не закон... в общем, в прежние времена сказали бы, что ты его опозорила...
      -И что? – кипятилась Гета. – Значит, калечить надо? У-у, дикость какая... Сам меня украл, а я его опозорила!
      -Лежи, лежи, дорогая, - успокаивала свекровь. – Никто тебя не калечил, ещё краше будешь!
      Потом была ещё одна безуспешная попытка. На третий раз им удалось бежать. В Москве их приютила одна из тех отдыхающих, с которыми Гете иногда удавалось познакомиться на рынке.
     
     
    4.
     
      Чтобы вновь получить прописку в родном городе, Гете пришлось долго хлопотать. Дошла она до самого Ворошилова. Прописали. Жильё – комнату в коммуналке – получила на окраине, в одном из тех живописных кварталов, которые называли в народе «немецкими городками». Двухэтажные, аккуратно отштукатуренные и покрашенные в жёлтый цвет домики с окнами, обрамлёнными лучами из красных кирпичей, казалось, стояли на том месте лет двести, а на деле были построены после войны пленными немецкими солдатами. Газоны во дворах тоже были окаймлены кирпичными оградками. Посреди газонов были разбиты клумбы. 
      Работу Гете дали на оборонном предприятии, где строили подводные лодки, предупредили о риске радиоактивного облучения. Документы она подписала без колебаний. Перевела, наконец, дух. Постепенно жизнь вошла в колею. Гета пошла на повышение, скопила денег, купила мебель...
      Юсуф появился четыре года спустя. Нашёл её адрес через справочное бюро. Клялся в любви, говорил, что не может забыть её... Гета слушать его не хотела, оборвала, но письмо от свёкра прочитала. Магомед просил отпустить внучку на лето в Батуми. Подумав, Гета согласилась: она доверяла родителям бывшего мужа – да и хотела побыть наедине с новым...
      С Романом она познакомилась на дне рождения подруги. На необычного гостя она обратила внимание, едва вошла в комнату. На вид ему было лет тридцать. Загорелой кожей и орлиным профилем он напоминал героев приключенческих книг, которыми она зачитывалась в детдоме. И так же молчаливо и неподвижно, упираясь ладонями в бёдра и широко расставив локти, он восседал за столом,. Гету поразило то, как Роман управлял окружающими: едва заметным жестом мог навести в комнате тишину, а затем одним негромко произнесённым словом вызвать взрыв гомерического хохота. Сам при этом лишь усмехался, глядя перед собой. Гета вдруг со смущением заметила, что не спускает с него глаз. Когда все уже расходились, хозяйка с заговорщицким видом подвела загадочного гостя к Гете и представила их друг другу. Он взялся проводить её до дома.
      О десяти годах, проведённых в тюрьме, Роман рассказал Гете не сразу, а мог бы и в первый день: это ничего не изменило бы. Сидел он за убийство насильника. Роман пришёл в общежитие к невесте, услышал из-за двери крики, распахнул дверь – а дальше он уже ничего не видел и не слышал, нанося удары ножом куда-то в кровавый туман... После тюрьмы он прибился к цыганам, с одним из которых сидел - колесил с ними по стране, курил анашу, пел песни; только что лошадей не воровал. Потом вернулся в Ленинград, остепенился, устроился на завод электриком.
      Когда Нателла получала паспорт, она, хоть и оставила себе отцовскую фамилию, отчество выбрала - Романовна. Больше детей в семье не было: Гертруда всё-таки облучилась...
     
     
    5.
     
      Воспоминания о раннем детстве у Нателлы сохранились обрывочные. Одно из первых: длинная платформа, гудки поезда, окна вагона, чёрный проём двери; у матери беспокойное лицо, Нателла обхватила её за шею – вдруг мать кричит и перестаёт её держать; перед лицом Нателлы что-то сверкает, она падает на землю и плачет.
      Второе воспоминание. Подвал. Холодно. Нателла сидит на коленях у бабушки. Рядом мама. Все молчат. Дедушка Магомед поднимается по лестнице, приоткрывает дверь, затем качает головой: вам нельзя. Сам выходит за едой. Бабушка с мамой полушёпотом переговариваются. Нателла не знает, кто такой Сталин и откуда его вынесли, но теперь им с мамой на улице показываться нельзя. Надо подождать, пока всё успокоится. Потом они уедут.
      Третье воспоминание. Москва. Красные зубчатые стены – она много раз видела такие же на картинках. Мама говорит: «Это Кремль». Потом коридоры, большой кабинет. Мама была рядом, о чём-то просила, потом ушла куда-то с бумагами. На столе перед Нателлой стакан чая в красивом подстаканнике и печенье на блюдце. Она сидит на коленях у пожилого человека в зелёном френче и с седой щёточкой усов под носом. Он гладит её по голове. Она жуёт печенье и смотрит в окно.
      А вот почему она, сколько себя помнила, всё время злилась на дядю Рому, она сказать не могла. Он был весёлый и ничего плохого ей не делал, а она то и дело искала причину, чтобы с ним поругаться. Хотя до смертельных ссор не доходило. Она вообще ни с кем никогда не ссорилась. Мальчишки бегали за ней с детского сада, оттого и девчонки старались держаться к ней поближе.
      Когда Нателла пошла в школу, в её жизни опять появился отец. С тех пор она проводила каждое лето в доме, который когда-то был её родным. Бабушка учила её готовить сациви, чанахи и люля-кебаб, дедушка водил за руку в город – смотреть старинные дома, пальмы на газонах и, конечно, море... Отец за ужином глядел на неё с гордостью и всё время повторял: «Подрастёшь, красавица – жениха тебе найдём самого лучшего». Посматривал он при этом в сторону соседского дома. Семь лет спустя оказалось, что слова эти были не пустые. Отец в очередной раз приехал забирать Нателлу на лето и по дороге на вокзал радостно объявил ей, что дома уже всё приготовлено к свадьбе. Она улучила момент и сбежала. Больше отец не приезжал.
     
     
    6.
     
      Ей было пятнадцать, когда подошла жилищная очередь. Семья покинула «немецкий городок» и переехала в двухкомнатную квартиру в новом доме на берегу Невы. Чай на кухне поначалу пили часами, смотря при этом не друг на друга, а в окно. Нателла любила садиться справа от него, чтобы видеть мост, по которому сновали туда-сюда машины и не спеша передвигались фигурки пешеходов. Дядя Рома занимал место слева и смотрел туда, где в закатной дымке таяли подъёмные краны и мачты катеров. Матери неизменно выпадало место посередине, так что ей оставалось созерцать мрачную громаду здания исполкома на противоположном берегу и огромные металлические буквы с подсветкой на его крыше, которыми было написано «СЛАВА КПСС!». Мать ругалась. В районе из-за аварий часто гас свет, но надпись продолжала гореть и в кромешной тьме. Если бы не она, мать, наверное, ругала бы коммунистов меньше, а так начинала крамольные речи, едва усевшись за стол и посмотрев в окно. Чаще других звучало в этих речах слово «враньё». Однажды Нателла не выдержала:
      -Ну и пусть врут, мама! Нам-то что?
      Мать буквально остолбенела от такого предательства.
      -Да ты же не для того живёшь, чтобы жрать! Запомни: человек живёт, чтобы постичь истину! А как он её постигнет, если ему всё время врут?!
      -Да успокойся ты, Гета, - подал голос до этого молчавший дядя Рома, - Может, тебе и жить не захочется, когда ты её постигнешь.
      -Рома, не говори банальностей! – вспыхнула мать. – Знаем мы всё это: Во многой мудрости… и прочее…
      -Не знаете, – покачал головой дядя Рома.
      Получив в один прекрасный день повестку с предписанием явиться в такой-то день в КГБ, мать кинулась искать по всей квартире потайные микрофоны, но, как выяснилось, компетентным органам о её вольнодумстве пока ничего не было известно - мать разыскивали немецкие родственники. Поскольку она была ведущим инженером «почтового ящика», ей было настоятельно рекомендовано подписать заявление об отказе от встречи. В тот день мать смотрела в окно с особой злостью...
      Как-то зимним вечером, усевшись пить чай, вся семья разом ощутила недоумение и тревогу: непонятно где и непонятно в чём произошло какое-то роковое изменение... Нателла первая поняла, в чём дело:
      -Мама! – весело воскликнула она. – «Слава КПСС!» погасла...
      Мать медленно, с торжествующей улыбкой, поднялась из-за стола. Некоторое время она удовлетворённо смотрела в окно, затем направилась в коридор.
      -Алло! Невский райисполком? - послышался её суровый голос. – Звонят из обкома партии. Мы получили информацию, что у вас на крыше не горит надпись «Слава КПСС!» Хотелось бы узнать, почему. При чём тут электрик? Вы понимаете, что это политическое дело?! Немедленно примите меры!
      Ровно через десять минут меры были успешно приняты. Мать взглянула на ненавистную надпись, устало вздохнула и мрачно покачала головой:
      -Горит... Куда ж она денется?
      Затем её привычно понесло...
      По выходным в дом приходили гости: братья дяди Ромы с семьями или коллеги матери по работе. Коллег дядя Рома не жаловал и нередко, выведя мать за руку в коридор, приглушённо выговаривал ей:
      -Кого ты опять притащила?
      Мать оправдывалась: хороший, дескать, человек – честный, порядочный...
      -Гони его к хренам! – с ровной интонацией, сквозь зубы цедил дядя Рома, - Я десять лет сидел - сразу вижу, кто передо мной.
      Дядя Рома не ошибался. Кто-то из гостей злоупотребил доверием хозяйки дома, и вскоре сотрудники КГБ сами пожаловали в квартиру. У матери изъяли несколько томов самиздата, у дочки из-под подушки – шведский журнал для взрослых, у отчима – самогонный аппарат. Дядя Рома с Нателлой отделались испугом, мать прошла по уголовному делу как свидетель.
      Глядя, как аккуратные молодые люди привычными движениями упаковывают её книги, ставшие вдруг «вещественными доказательствами» непонятно чего, Гертруда впервые испытала желание уехать, куда глаза глядят. Постепенно желание переросло в твёрдое решение. Впрочем, слово «твёрдое» можно было и не добавлять: какое бы решение она ни принимала, оно всегда было твёрдым. Выбор на семейном совете пал на Австралию: чтобы как можно дальше - и с концами. Деньги на дорогу и обустройство дядя Рома в шутку предложил экспроприировать у богатых.
      -А что, Гета? – лукаво усмехался он, глядя в окно. – Не сам ли Ильич завещал нам грабить награбленное?
      Гертруда отмахнулась: дескать, вот сам и грабь! - однако о чём-то хмуро задумалась.